Не будем пить из одного стакана 
Ни воду мы, ни сладкое вино, 
Не поцелуемся мы утром рано, 
А ввечеру не поглядим в окно. 
Ты дышишь солнцем, я дышу луною, 
Но живы мы любовию одною. 
Со мной всегда мой верный, нежный друг, 
С тобой твоя веселая подруга. 
Но мне понятен серых глаз испуг, 
И ты виновник моего недуга. 
Коротких мы не учащаем встреч. 
Так наш покой нам суждено беречь. 
Лишь голос твой поет в моих стихах, 
В твоих стихах мое дыханье веет. 
О, есть костер, которого не смеет 
Коснуться ни забвение, ни страх. 
И если б знал ты, как сейчас мне любы 
Твои сухие, розовые губы! 
А.Ахматова, 1913
                                  
         
        
            
        
          
          
                          Ангелы есть на свете!
Ангелы – это дети!
Помню, сижу на небе,
Глядя тихонько вниз,
Мамочку выбираю,
Доченьку ей желая…
Зная, подарит небо
Скоро семье сюрприз…
В небе меня создали,
Искренность, счастье дали.
Маме моей под сердце
Душу вложив мою.
Я подрастала, знала,
Мама счастливой стала.
Скоро своим рожденьем
Я награжу семью.
Выросла я большая.
Мама не разрешает
Долго гулять с друзьями…
Также меня зовёт
Доченькой лучшей самой…
Ангелы – это мамы!
Каждый ребёнок взрослый,
Это потом поймёт…
Ирина Самарина-Лабиринт
                                  
         
            
        
            
        
          
          
                                  
                      
                               
                          Из дневника Евгения Львовича Шварца: «18 января 1956 года. Сегодня подходит к концу моя тетрадка. Сегодня Крещение. Сегодня в Москве премьера «Обыкновенного чуда», он же «Медведь», и я не знаю, как пройдёт...» Накануне первого спектакля Гарин прислал телеграмму с просьбой изменить название – оттого, может, что он уже ставил «Медведя», только Чеховского, в Акимовском театре, – и Шварц отправил ему целый список предложений: «Послушный волшебник», «Непослушный волшебник», «Безумный бородач» и, наконец, «Обыкновенное чудо». 
 
Я мало требовал от людей, но, как все подобные люди, мало и давал. Я никого не предал, не клеветал, даже в самые трудные годы выгораживал, как мог, попавших в беду. Но это значок второй степени и только. Это не подвиг. И, перебирая свою жизнь, ни на чем я не мог успокоиться и порадоваться. Дал ли я кому-нибудь счастье? Не поймешь. Я отдавал себя. Как будто ничего не требуя, целиком, но этим самым связывал и требовал. Дал ли я кому-нибудь счастье? Пойди разберись за той границей человеческой жизни, где слов нет, одни волны ходят. И вот я считаю и пересчитываю – и не знаю, какой итог. 
 
Евгений Шварц