ДВОЕ
У поезда, застыв, задумавшись -
в глазах бездонно и черно, -
стояли девушка и юноша,
не замечая ничего.
Как будто все узлы развязаны
и всё, чем жить, уже в конце, -
ручьями светлыми размазаны
слезинки на её лице.
То вспыхивает, не стесняется,
то вдруг, не вытирая щёк,
таким сияньем осеняется,
что это больно, как ожог.
А руки их переплетённые!
Четыре вскинутых руки,
без толмача переведённые
на все земные языки!
И кто-то буркнул: - Ненормальные! -
Но сел, прерывисто дыша.
К ним, как к магнитной аномалии,
тянулась каждая душа.
И было стыдно нам и совестно,
но мы бесстыдно всё равно
поворовски на них из поезда
смотрели в каждое окно.
Глазами жадными несметными
скользили по глазам и ртам.
Ведь если в жизни чем бессмертны мы,
бессмертны тем, что было там.
А поезд тронулся. И буднично -
неужто эта нас зажгла? -
с авоськой, будто бы из булочной,
она из тамбура зашла.
И оказалась очень простенькой.
И некрасива, и робка.
И как-то неумело простыни
брала из рук проводника.
А мы, уже тверды, как стоики,
твердили бодро: - Ну, смешно!
И лихо грохало о столики
отчаянное домино.
Лились борщи, наваром радуя,
гремели миски, как тамтам,
летели вёрсты, пело радио...
Но где-то,
где-то,
где-то там,
вдали, в глубинках, на скрещении
воспоминаний или рельс
всплывало жгучее свечение
и озаряло всё окрест.
И двое, раня утро раннее,
перекрывая все гудки,
играли вечное, бескрайнее
в четыре вскинутых руки!
Р.Казакова, 1974
