МУЖСКОЙ МОНОЛОГ
меняя женщин, как перчатки,
играя безразлично в прятки,
сердца как шоколад кусал
и каждый раз, насытившись — бросал!
не я. они дарили мне цветы
и причитали нежно: «Нужен только ты!»
не проходило даже двух недель,
готовы были лезть ко мне в постель.
бросал, не думая о боли:
на то дана мужская воля,
чтоб каждый раз на полпути
опять забыть сказать:" Прости".
и может говорить негоже,
но я скажу — ее я бросил тоже.
она дарила мне всю нежность рук и поцелуев
к другим ни сколько не ревнуя.
как бросил, так запричитала:
"Ах больно, сердцу больно осознать разлуку!
меня обнимут вновь другие руки!"
но это все не то — страшней, чем просто «жаль»,
в ее душе безвольная печаль.
о да! она любила больше всех
и, не способная на грех,
носила длинные подолы.
и поклоняясь мне до пола,
уж слишком быстро надоела.
как бросил — сразу заревела:
"Гордись собой, гордись своим уменьем,
но знай — к тебе мое стремленье.
о боже, накажи, чтоб понял боль
сердец чужих обманчивый король."
и наказал.
_
и так скитаясь у чужих порогов,
не то что соблазнить — я не могу потрогать!
не женщина кривая, не мужчина.
я просто жалкая теперь… картина.
и так прошел, наверно, век.
а я так и остался недочеловек.
мораль проста, как этот стих -
любить не можешь, не влюбляй других.
Ах Астахова
Люб-
(Воздуха!
Воздуха!
Самую малость бы!
Самую-самую...)
лю!
(Хочешь, —
уедем куда-нибудь
заново,
замертво,
за море?..)
Люб-
(Богово — богу,
а женское — женщине
сказано,
воздано.)
лю!
(Ты покорённая.
Ты непокорная...
Воздуха!
Воздуха!)
Люб-
(Руки разбросаны.
Губы закушены.
Волосы скомканы.)
лю!
(Стены расходятся.
Звёзды, качаясь,
врываются в комнаты.)
Люб-
(В загнанном мире
кто-то рождается,
что-то предвидится...)
лю!
(Где-то
законы,
запреты,
заставы,
заносы,
правительства...)
Люб-
(Врут очевидцы,
сонно глядят океаны остывшие.
лю!
(Охай, бесстрашная!
Падай, наивная!
Смейся, бесстыжая!)
Люб-
(Пусть эти сумерки
станут проклятием
или ошибкою...)
лю!
(Бейся в руках моих
каждым изгибом
и каждою жилкою!)
Люб-
(Радостно всхлипывай,
плачь и выскальзывай,
вздрагивай,
пожалуйся!..)
лю!
(Хочешь — уедем?
Сегодня? —
пожалуйста.
Завтра? —
пожалуйста!)
Люб-
(Царствуй, рабыня!
Бесчинствуй, учитель!
Неистовствуй, женщина!)
лю!
(Вот и глаза твои.
Жалкие,
долгие
и сумасшедшие!..)
Люб-
(Чёртовы горы уставились в небо
тёмными бивнями.)
лю!
(Только люби меня!
Слышишь,
люби меня!
Знаешь,
люби меня!)
Люб-
(Чтоб навсегда!
Чтоб отсюда — до гибели...
Вот оно...
Вот оно...)
лю!
(Мы никогда,
никогда не расстанемся...
Воздуха...
Воздуха!..)
Р. Рождественский, 1967 год
Раньше не было калорий. В моем детстве их точно не было. Была просто еда на тарелке и ее всегда было меньше, чем хотелось. Я не из малоежек, я скорее обгладыватель тарелок. Была еда и ее ели. На этом все.
Была рисовая каша с вспухшим изюмом в школьной столовке, это была невероятная гадость, но даже там тоже не было никаких этих ваших калорий.
Был батон с маслом посыпанный сахаром, но даже в нем не было калорий, только чистый каефь.
А потом еда испортилась и в ней завелись калории.
И никто уже не подпирает рукой щеку и не любуется, как ты жуешь. Никто не предложит добавочку. Наоборот норовят щипнуть за пухлый бок и поцокать языком:
- Ой, здеся пятьсот калорий! Ой, здеся сахар! Ой, авокадо жирный! Ой, нельзя манго на ночь. Ой, вот ты посмотрела дольше трех секунд на морковь и она у тебя теперь на жопи!
Тьху.
*уходит вместе с морковкой на жопи*
Зоя Арефьева
