Однажды, в студёную зимнюю пору Я из лесу вышел; был сильный мороз. Гляжу, поднимается медленно в гору Лошадка, везущая хворосту воз. И, шествуя важно, в спокойствии чинном, Лошадку ведёт под уздцы мужичок В больших сапогах, в полушубке овчинном, В больших рукавицах... а сам с ноготок! «Здорово, парнище!» — «Ступай себе мимо!» — «Уж больно ты грозен, как я погляжу! Откуда дровишки?» — «Из лесу, вестимо, Отец, слышишь, рубит, а я отвожу». (В лесу раздавался топор дровосека.) — «А что, у отца-то большая семья?» — «Семья-то большая, да два человека Всего мужиков-то: отец мой да я...» — «Так вон оно что! А как звать тебя?» — «Власом». — «А кой тебе годик?» — «Шестой миновал... Ну, мёртвая!» — крикнул малюточка басом, Рванул под уздцы и быстрей зашагал... На эту картину так солнце светило, Ребёнок был так уморительно мал, Как будто всё это картонное было, Как будто бы в детский театр я попал. Но мальчик был мальчик живой, настоящий, И дровни, и хворост, и пегонький конь, И снег до окошек деревни лежащий, И зимнего солнца холодный огонь — Всё, всё настоящее русское было, С клеймом нелюдимой, мертвящей зимы, Что русской душе так мучительно мило, Что русские мысли вселяет в умы, — Те честные мысли, которым нет доли, Которым нет смерти — . . . . . . . . В которых так много и злобы и боли, В которых так много любви! Николай Некрасов, 1861 (из стихотворения «Крестьянские дети»)