Кому-то и в голову не приходило
Что можно её красивой назвать,
Она это знала и не любила
Грустить невпопад и о счастье мечтать.
Она научилась легко и спокойно
Смотреться в ухмылку холодных зеркал,
И не было ей ни обидно, ни больно -
Ну что тут поделаешь, не идеал.
С работы домой, где уютно и тихо,
Лишь музыка в гости, да шорох страниц,
Ночник на всю ночь, потому что трусиха,
Да в снах бестолковых застенчивый принц.
Обеды в субботу под мамины вздохи,
Что, мол, у подруг всех по куче детей,
А ей бы читать только книжки, дурёхе,
И всё в её жизни не как у людей.
И будет испорчен весь вечер знакомо,
Но что-то менять нет ни сил, ни причин,
Скорей бы добраться по лужам до дома,
Где нет, и не будет, наверно, мужчин.
Так хочется лета, и запаха юга -
Четырнадцать дней, словно рай напрокат,
В котором никто ничего про друг друга...
В котором лишь чайки, прибой и закат...
...А он улыбался и выглядел глупо,
Лежал на диване и снова мечтал
О самой-пресамой... но, почему-то,
Которой и имени даже не знал.
Шекспир не открыт на любимом сонете,
И ужин не тронут, встревожена мать,
На кухне с отцом по шестой сигарете -
Не знаешь, а он собирается спать?
Немного за тридцать? Короткая стрижка...
Горячий лате и вишнёвый бисквит...
Смутился под взглядом её как мальчишка...
Да что там смутился - был просто убит!
Бездонное небо... бездонное море...
Бездонные омуты в этих глазах!
Вселенское счастье... и, кажется, горе...
И мёртвое время на точных часах.
А если она влюблена и чужая,
И будет любовь эту в сердце хранить?
А вдруг она ангел небесный... святая...?
И как же ему без неё дальше жить?
А вовсе никак. Значит надо решиться,
И завтра в кафе подойти и спросить:
- А можно мне Вам... этой ночью присниться?
И можно я буду всю жизнь Вас любить...?
Сказоч-Ник
Людей неинтересных в мире нет.
Их судьбы — как истории планет.
У каждой все особое, свое,
и нет планет, похожих на нее.
А если кто-то незаметно жил
и с этой незаметностью дружил,
он интересен был среди людей
самой неинтересностью своей.
У каждого — свой тайный личный мир.
Есть в мире этом самый лучший миг.
Есть в мире этом самый страшный час,
но это все неведомо для нас.
И если умирает человек,
с ним умирает первый его снег,
и первый поцелуй, и первый бой...
Все это забирает он с собой.
Да, остаются книги и мосты,
машины и художников холсты,
да, многому остаться суждено,
но что-то ведь уходит все равно!
Таков закон безжалостной игры.
Не люди умирают, а миры.
Людей мы помним, грешных и земных.
А что мы знали, в сущности, о них?
Что знаем мы про братьев, про друзей,
что знаем о единственной своей?
И про отца родного своего
мы, зная все, не знаем ничего.
Уходят люди... Их не возвратить.
Их тайные миры не возродить.
И каждый раз мне хочется опять
от этой невозвратности кричать.
____________________________________
Е.Евтушенко, 1961
Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.
Достать пролетку. За шесть гривен,
Чрез благовест, чрез клик колес,
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.
Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.
Под ней проталины чернеют,
И ветер криками изрыт,
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд.
_________________________________
Борис Пастернак, 1928
