Сказать "люблю" не так уж и легко,
Особенно тому, кто обжигался,
Кому предательство вгоняли глубоко,
Чей мир, звеня как стёкла, разбивался.
Сказать "люблю" не так уж и легко,
Особенно тому, чью душу рвали,
Кому под сердце, в самое нутро,
Как кол осиновый, обиду загоняли.
Сказать "люблю", не просто ведь слова,
Особенно для тех, чья вера сдохла,
И нет ванили в этих головах,
Нет иллюзорно розового моха.
Сказать "люблю" для них - пустить росток,
Рискнуть остатками души в своих глубинах,
Чтоб новый нежный вырастить цветок
И снова крылья ощутить на спинах.
#стихи
Шел Господь пытать людей в любови,
Выходил он нищим на кулижку.
Старый дед на пне сухом в дуброве,
Жамкал деснами зачерствелую пышку.
Увидал дед нищего дорогой,
На тропинке, с клюшкою железной,
И подумал: «Вишь, какой убогой,-
Знать, от голода качается, болезный».
Подошел Господь, скрывая скорбь и муку:
Видно, мол, сердца их не разбудишь…
И сказал старик, протягивая руку:
«На, пожуй… маленько крепче будешь».
С. Есенин, 1914
Небеса, я хочу исправиться…
И не плакать от новых трудностей…
От сомнений в душе избавиться…
Я надеюсь, мне хватит мудрости…
Слишком много минут потеряно
От обид, что на сердце прятала…
Небеса, сколько слёз отмерено,
Я уже от души проплакала…
Небеса, я всего лишь женщина,
Что ранима и так доверчива.
От обманов в сердечке трещины,
Но слезами солить их нечего…
Я прощаю людей неискренних,
Что судьба, будто пыль, отсеяла…
Мне достаточно быть единственной,
И любимой, и чтобы верила…
Небеса, мне бы счастья женского –
Это знать, что семья не рушится,
Это радость от смеха детского,
Это сердца подсказок слушаться…
Небеса, отпускаю прошлое…
И прощаю себя за слабости…
Буду верить всегда в хорошее,
Буду ждать не беды, а радости…
Пусть сбываются все желания…
Исполняется, что обещано…
Не смотря на судьбы терзания,
Очень важно остаться женщиной…
#стихи
Быть нежной, бешеной и шумной,
- Так жаждать жить! -
Очаровательной и умной,-
Прелестной быть!
Нежнее всех, кто есть и были,
Не знать вины...
- О возмущенье, что в могиле
Мы все равны!
Стать тем, что никому не мило,
- О, стать как лед! -
Не зная ни того, что было,
Ни что придет,
Забыть, как сердце раскололось
И вновь срослось,
Забыть свои слова и голос,
И блеск волос.
Браслет из бирюзы старинной -
На стебельке,
На этой узкой, этой длинной
Моей руке...
Как зарисовывая тучку
Издалека,
За перламутровую ручку
Бралась рука,
Как перепрыгивали ноги
Через плетень,
Забыть, как рядом по дороге
Бежала тень.
Забыть, как пламенно в лазури,
Как дни тихи...
- Все шалости свои, все бури
И все стихи!
Мое свершившееся чудо
Разгонит смех.
Я, вечно-розовая, буду
Бледнее всех.
И не раскроются - так надо -
- О, пожалей! -
Ни для заката, ни для взгляда,
Ни для полей -
Мои опущенные веки.
- Ни для цветка! -
Моя земля, прости навеки,
На все века.
И так же будут таять луны
И таять снег,
Когда промчится этот юный,
Прелестный век.
М.Цветаева, 1913
История одного фото...
__________________________
На этой фотографии запечатлена всемирно известная Марлен Дитрих и не менее успешный русский писатель Константин Паустовский. Этот снимок мог бы стать одним из миллионов других, если бы немецкая звезда не упала на колени перед автором многочисленных книг, переведенных на многие языки мира.
Когда Марлен Дитрих приехала в Советский Союз ее спросили: "Что бы вы хотели увидеть в Москве? Кремль, Большой театр, мавзолей?" И эта недоступная богиня вдруг тихо ответила: "Я бы хотела увидеть советского писателя Константина Паустовского. Это моя мечта много лет!" Сказать, что присутствующие были ошарашены, - значит не сказать ничего. Мировая звезда - и какой-то Паустовский?! ( мнение организаторов встречи) Что за бред?! Но всех - на ноги! И к вечеру Паустовского, уже тяжелобольного, наконец, разыскали.
То, что произошло тогда на концерте, стало легендой. На сцену вышел, чуть пошатываясь, старик. И тут мировая звезда, подруга Ремарка и Хемингуэя, - вдруг, не сказав ни слова, опустилась перед ним на колени в своем вечернем платье, расшитом камнями. Платье было узким, нитки стали лопаться и камни посыпались по сцене. А она поцеловала его руку, а потом прижала к своему лицу, залитому абсолютно не киношными слезами. И весь большой зал сначала замер, а потом вдруг - медленно, неуверенно, оглядываясь, как бы стыдясь чего-то! - начал вставать. И буквально взорвался аплодисментами.
А потом, когда Паустовского усадили в кресло и зал, отбив ладони, затих, Марлен Дитрих тихо объяснила, что самым большим литературным событием в своей жизни считает рассказ Константина Паустовского "Телеграмма", который она случайно прочитала в переводе в каком-то немецком сборнике. "С тех пор я чувствовала некий долг - поцеловать руку писателя, который это написал. И вот - сбылось! Я счастлива, что я успела это сделать. Спасибо!"
