В день 130-летия АЛЕКСАНДРА ВЕРТИНСКОГО мы выбрали для вас высказывания знаменитого шансонье о том, каково быть поэтом, артистом и русским Пьеро XX века Всякий раз, выходя на сцену, я волнуюсь и говорю себе: — А если сегодня все отпущенные мне аплодисменты — кончились? Вдруг я уже получил все заслуженное… и больше не получу ни одного хлопка? Может быть, поэтому — я так волнуюсь перед каждым выступлением… У каждого, конечно, свои странности. У меня их четыре. Я ненавижу: сидеть в кино, слушать радио, ждать поезда и давать интервью. От этих вещей меня размаривает сон. Мой жанр не всем понятен. Но он понятен тем, кто многое перенес, пережил немало утрат и душевных трагедий, кто, наконец, пережил ужасы скитаний, мучений в тесных улицах города, кто узнал притоны с умершими духовно людьми, кто был подвержен наркозам и кто не знал спокойной, застылой «уютной жизни»… Сколько времени мы тратим на так называемую любовь, на борьбу за свое существование, на желание достигнуть каких-то успехов, чем-то выдвинуться, обратить на себя внимание и прочее! Нетопленые театры с полузамерзшими зрителями напоминают музей восковых фигур, которые мне поручено растопить «глаголом» своего «полупризнанного» искусства и превратить в людей. В кино, как ни в одном из видов искусства, необходимо совершенство. Тончайшее и глубочайшее чувство меры. Нас не надо хвалить и не надо ругать. Я представляю себе нашу театральную жизнь как огромную табельную доску. Если вам понравилось что-либо в нас, подойдите и молча повесьте на гвоздик жетончик. Если нет — не делайте этого. Восхищаться, благодарить и облизывать нас не надо! Это портит нас и раздражает умнейших из нас. Стихи должны быть интересные по содержанию, радостные по ощущению, умные и неожиданные в смысле оборотов речи, свежие в красках, и, кроме всего, они должны быть впору каждому, т.е. каждый, примерив их на себя, должен быть уверен, что они написаны о нем и про него. Чем больше живет человек, тем яснее становится ему, в какую ловушку он попал, имея неосторожность родиться! Не пора ли уже признать? Не пора ли уже посчитаться с той огромной любовью народа ко мне, которая, собственно, и держит меня, как поплавок, на поверхности и не дает утонуть? Жизни как таковой нет. Есть только огромное жизненное пространство, на котором вы можете вышивать, как на бесконечном рулоне полотна, все, что вам угодно. О, я на все руки мастер! <...> Сочиняю песенки, сам пишу к ним музыку, сам их пою, а кроме того, отвратительно плохо играю на бильярде и талантливо глажу крахмальное белье... Так, все хорошо. И номер приличен, и кровать ничего. И коньячку выпьешь, и книжка интересная под рукой... Только холодно... Мерзнут ноги, мерзнет душа — подмерзает «искусство», которого я являюсь «сеятелем».